"Талита куми"
| |
alinakim | Дата: Пятница, 15.07.2011, 00:15 | Сообщение # 1 |
Отличник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| У меня давно лежала эта пьеса, написанная в молодости одним моим бывшим другом. В оригинале она насквозь фанатично-религиозная. Я подправила ее по своему усмотрению.
Действующие лица:
Хранительница Петер (он же Вергилий) Надя Сольвейг Анна Фридерика Аристократ Андрей Эрос Свита Хранительницы
Акт 1.
Под скромные и величественные трубы на сцену выходит Х р а н и т е л ь н и ц а. Поступь ее торжественна и черты лица благоговейны. Мантия ее пурпурного цвета. Хранительница зажигает храмовое пламя. После тишины первый звук рождается в воздухе – «Утро» Грига раскрывает нежные лепестки. Служение Солнца совершается с растущим, великим накалом, притом медленно зажигается свет, вначале сумрачный, и разгорается пламя в жаровне перед диском бронзового света. С последней нотой огонь еще тлеет на алтаре. Ю н о ш а в темном плаще поднимается на первые ступеньки сцены.
Петер: Я рад видеть тебя, Хранительница. (с достоинством кланяется ей) Хранительница (лицо её осветляется удивительной улыбкой, в то время как она поворачивается к гостю): Это я рада видеть тебя, Петер! (Возвращает ему поклон) Оба улыбаются друг другу. Тихий, трепетный рокот барабанов из «Погребения Зигфрида». Хранительница: Постой! Твое появление даже сейчас с открытым лицом небезопасно, дорогой друг. Ты должен надеть маску. Петер: Маску? Хранительница: Да. Возьми маску Поэта. (Протягивает ту, все действия совершаются в торжественной трепетности). Петер (принимает маску): Почему такой высокий лоб у нее? Хранительница: Потому что поэт знает больше всех. Петер: Почему такие большие отверстия для глаз оставлены? Хранительница: Потому что некоторые все же должны будут узнать тебя – как иначе, если не по глазам? Петер: Спасибо, Хранительница. (Надевает маску и поднимается). Барабаны затихают вдали. Хранительница (улыбается вновь, теперь свободно и ласково): Добрый день, Вергилий. Вергилий: Добрый день, Подруга. Мир только сотворен, не так ли? Хранительница: Да, и люди счастливы. Вергилий: Пока не выдумали себе своих несчастий. Нежные флейты вдали. Вергилий: Где твой народ, Подруга? Хранительница: Вот уже первая… На сцену выходит д е в у ш к а в венке. Х р а н и т е л ь н и ц а и В е р г и л и й радостно улыбаются. Вергилий: Смогу ли я увидеть Сольвейг? Хранительница: Да, уже скоро. Надя (робко прерывает их): Доброе утро. Х р а н и т е л ь н и ц а и В е р г и л и й чудно улыбаются, почти смеются друг другу. Вергилий (с улыбкой): Доброе утро. Ты помнишь, Надя, как делала первую дудочку из тростника и училась играть на ней? Надя (кивая, с тем же ответным светлым взглядом): И мы сидели на траве… Опустившись в траву, Н а д я и В е р г и л и й берут свирели и начинают ласковую, как молодой ветер, песню. Выходят д е в у ш к и с прозрачными покрывалами и кружатся в медленном танце, невинно и волшебно. С последними звуками дуэта меж подружек появляется С о л ь в е й г. Она в венке несравненно более великолепном, чем у всех прочих, лицо ее лучится. Флейтисты поднимаются и отступают к прочей весенней свите. Сольвейг (остановившись на краю сцены, звонко – ее глаза смотрят в небо, ее первые слова как первый удар колокола):
Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне, Улыбнулась пришедшей весне!
Вергилий (оставаясь в глубине сцены, тихо):
Жил я в бедной и темной избушке моей Много дней, меж камней, без огней.
Сольвейг:
Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул - Я топор широко размахнул!
Вергилий (уже спускаясь, так же звонко и отчетливо, в такт шагам):
Я смеюсь и крушу вековую сосну, Я встречаю невесту - весну!
Сольвейг:
Пусть над новой избой Будет свод голубой - Полно соснам скрывать синеву!
Это небо - твое! Это небо - мое! Пусть недаром я гордым слыву!
Вергилий: Жил в лесу, как во сне, Пел молитвы сосне, Надо мной распростершей красу.
Сольвейг:
Ты пришла - и светло, Зимний сон разнесло, И весна загудела в лесу!
Вергилий:
Слышишь звонкий топор? Видишь радостный взор, На тебя устремленный в упор?
Слышишь песню мою? Я крушу и пою Про весеннюю Сольвейг мою!
Под моим топором, распевая хвалы, Раскачнулись в лазури стволы!
Голос твой - он звончей песен старой сосны! Сольвейг! Песня зеленой весны!
(закончив и переводя дыхание, остаются еще в минутной завороженности).
Воздушные скрипки. В е р г и л и й тихо ступает к С о л ь в е й г. Она, заметив это, улыбается и протягивает ему руки. Медленно и долго они близятся друг к другу – уже руки должны встретиться в воздухе. Хранительница: Стойте! Скрипки смолкают. Далекий грозный удар валторн. В е р г и л и й оборачивается к Х р а н и т е л ь н и ц е. Хранительница: Оставь ее: она решит сама. Х р а н и т е л ь н и ц а делает знак рукой – все опускаются, кроме С о л ь в е й г. Х р а н и т е л ь н и ц а ступает к той – здесь и далее при каждом выходе В е р г и л и я неизменная, суровая музыка из «Погребения Зигфрида» - кладет ей руки на плечи. Хранительница (сокровенным голосом): Слушай внимательно, Сольвейг. Скоро должна буду покинуть вас. Сольвейг: Хранительница, милая… Хранительница: Сохрани от меня слово, Сольвейг. Ты свободна. Ты рождена быть свободной, и не может быть тебе беды, если только сама не забудешь об этом. Не допусти несправедливости рядом с собой. Не допусти грусти в сердце. Пуще всего не допусти фальши. Ты вольна делать, что хочешь, Сольвейг, но смотри: не увлекись своими играми. Мир принадлежит тебе, милый ребенок – сама охраняй свое счастье. Сольвейг (взволнованно): Я запомню, Хранительница! Х р а н и т е л ь н и ц а со светлою ласкою целует ее в лоб и величественно спускается под последние такты. Ее провожают неприкосновенным болтовне молчанием.
Акт 2.
Сольвейг (хлопая в ладоши): Подружки, подружки, давайте танцевать и петь! (бросается к фортепиано и бьет озорные аккорды). П о д р у ж к и весело выпрыгивают и кружатся. Двое остаются, присев понаблюдать за игрой – шутливо встают в позы напротив друг друга (А н н а особенно хороша здесь, с врожденной итальянской кошачьей грацией, с почти шельмовским блеском молодых глаз), С о л ь в е й г аккомпанирует им. Дуэт. П о д р у ж к и убегают, смеясь и хлопая сами себе. Вергилий (появляется и проходит сцену, не замедляя шага – голос его крепок, как у древнего пророка): Как немного нужно вам для счастья, милые создания! Но скоро наскучат вам ваши простые игры. Вот, смотрите: скоро захочется им одеваться в нарядные платья – ну да, весной ведь цветет каждая травинка, и любая глупая бабочка желает прихорошиться. Милые дети! Что-то будет, если волна унесет ваши блестящие ракушки? Появляются вновь п о д р у ж к и, наполняя воздух веселым девичьим шумом и гамом – все в пышных платьях: С о л ь в е й г, А н н а, Н а д я, Ф р и д е р и к а. Сольвейг: Ах, девушки, какая погода чудесная! (бежит первая к столику, ставит цветы в вазу и охорашивает их). Садятся за чайный столик. Анна (с комическим подражанием вытянув губы): Ух ты, золотце мое, так ей все и надо потрогать… Дай сюда (пытается отнять цветы и растрепать, Сольвейг защищает, Анна шаловливо бьет ее по рукам веером, визжат и хохочут). Надя (мечтательно и почти грустно): Вы знаете, вчера ко мне прилетел жаворонок, сел на подоконник, окно было открыто, и начал петь песни – я думала, он останется у меня, а он – представляете! – повыдергал все цветы и улетел… Анна (громко и насмешливо): Какое несча-астье!.. Вновь звонко смеются. Фридерика (щуря глаза, обмахиваясь веером, несколько тягуче произнося гласные – на французский манер): А вы зна-аете, девушки, я недавно у Шопена выучила превосхо-одную штучку… Сольвейг: Вальс? Анна (с мальчишеским задором): Давай-давай! (бьет ладонями по столу) Ф р и д е р и к а встает и идет к инструменту, шурша платьем. С о л ь в е й г бежит за ней – переворачивать листы. Ф р и д е р и к а играет Шопена – очаровательную, легкую, пустячную мазурку. Н а д я и А н н а притворно вальсируют друг с другом. Сольвейг (по завершении глядя на них): Браво, браво! (Смеется) Возвращаются к столику. Фридерика (вновь щуря глаза): Да, что я хотела вам рассказать – вот! Сольвейг (улыбчиво): Что? Фридерика (тягуче, даже чуть манерно): Я хотела вам рассказать одну исто-орию… (мечтательно подпирает щеку рукой и блуждает мыслями в своей истории. Все притихают, желая слушать ее. Долгая пауза) Тяжелые, жестокие шаги. Вергилий: Сейчас нужно появление аристократа. Они вообразят себе, что кто-то может быть знатным, а кто-то – плебеем, и всерьез поверят, вот в чем беда! Их дети тоже захотят потом играть во взрослую жизнь и сами станут горевать зачем-то от своих написанных на бумажках правил. Милые друзья, кто же запретил вам рвать ваши бумажки! Стук. Фридерика: Войдите! Появляется А р и с т о к р а т во фраке. Аристократ (с легким поклоном): Мое приветствие… Сольвейг (глядя на его фрак): Бог мой, Андрюшка! (Смеется и бьет в ладоши) Анна (благосклонно): Андрей Дмитриевич сегодня во всем блеске. Все смотрят на А р и с т о к р а т а с ласковым умилением. Аристократ (снимая перчатки): Нет, право, мне даже как-то и неловко – я прямо и не ожидал, что вот в таком собрании… Анна: А ну кончай копошиться! (Все смеются). Садись давай, вот сюда (двигаясь, освобождает ему место) Фридерика (улыбаясь, с пародийной манерностью): Проходите, любезный. (Обмахивается веером). Comment sa va? Сольвейг (спрятав щеки в ладони): Фридерика! (ошеломленно смеется) Это что ещё за французские штучки? Аристократ (садится): Tres bien, mademoiselle, tres bien. (Искоса взглянув на Сольвейг, нежно) Ну как же, французские штучки – мы ведь все-таки в приличном обществе… (Разнежившись) Барышня, дайте веер. (Вслепую тянется за веером, Фридерика дает ему тот – обмахивается, прикрыв глаза, и тает на сиденье, как чеширский кот). Пауза. Анна: Так, гражданин! А р и с т о к р а т поднимает глаза – все смотрят на него изумленно. Молчание разрешается веселым смехом – Дворянин сам смеется, стыдливо прикрывая глаза рукой. Сольвейг: Андрюша, помнишь, ты нам хотел почитать? Аристократ: Ах, да! (откидываясь вновь на спинку) Девушки, вы знали бы, какое чудесное у меня утром сегодня было настроение… - я (взволнованно вздыхает) проснулся, у меня был удивительный сон, я его записал – вы хотите послушать? Все (вразнобой): Хотим, хотим! Анна (с дурашливой нежностью): Вот вырастет наш Андрюша большой, станет писателем, будет толстый, как диван… (Завивает ему прядку на голове) Аристократ: Гм… Все смеются. Фридерика (с благоволением): Читайте, Андрей Дмитриевич… Аристократ: Да уж, позвольте… (Роется в бумагах. Все затихают). «Божественное. Стихотворение в прозе». Д а м ы обмахиваются веерами. Аристократ (читает с настоящим, светлым волнением):
«И видел я вещий сон. Свет разрезал тьму и осветил Ее – ту, что не как все. Другая. Вещи растворились, остались только мы. Протянули друг другу руки и молвили, что Любим. Прочел свой стих. Она засмеялась и легко завальсировала по комнате, превращая ее в летнюю поляну. Я не отпускал ее, я смотрел в ее небесные очи и, нарисовав мысленно, как кисточкой, цветок, поцеловал. Все выше, выше и выше… О поцелуй, о, объединение сердец! Проснулся…»
Надя (шепчет): Замечательно… Д е в у ш к и еще погружены в очарование стиха. Молчание.
Акт 3.
Вергилий: Теперь время появиться Эросу. Что думаешь ты, бесценный зритель, Эрос – это не пухлый младенец с крылышками. Мы обозначаем конкретную вещь этим словом, как физики обозначают вещи своими терминами. Эрос значит обольщение. Он появится сперва в виде молодого человека, очень тонкого, симпатичного – и все будет вначале безупречно, и ещё не будет никакого намека на всякую гадость – что вы, приятный, образованный юноша! Эти милые юноши всегда начинают славно. Впрочем, ты увидишь: мне надоела моя болтовня. Появляется Э р о с. Аристократ (громогласно): Господа! Несколько изумленное молчание. Аристократ: Позвольте представить вам: господин артист! Хлопаем, хлопаем! (Сам хлопает первый). Все хлопают. Эрос (с притворной стыдливостью – меж тем ему приятно): Ну что вы, что вы… Вот уж нежности… (раскланивается). Аристократ (все так же): Дайте место господину артисту! Находится ещё один стул. А р и с т о к р а т скромно уступает место в середине общества. Э р о с садится и оправляет ворот белоснежной рубашки. Все заинтригованы. Фридерика: Простите, а вы по какой специальности артист? Эрос: Милая девушка! (Смотрит ей в глаза проникновенно). По специальности бывают сантехники, а у меня – призвание. Фридерика: Ах! простите… (краснеет, опускает голову). Сольвейг: Фридерика, чуднáя!.. (в изумлении бьет ее ладонь своей, смеется). Живо оборачивается к Эросу) Простите, вы играете на инструменте? Эрос: Да. Сольвейг: Да? Эрос: Да. (Смотрит теперь ей в глаза и по-особенному улыбается). Сольвейг: А какой? Эрос: Гитара. Анна (выпаливает восторженно): Гитара?! (Вскакивает с места) А ну, давай, подлец! Щас тебе будет гитара… (Возвращается с гитарой). Эрос (берет инструмент, возведя глаза к небу, мечтательно и насмешливо-цинично): Понимаете ли, я услышал тут мнение, что я, оказывается, подлец, а потому возникает вопрос, сумеет ли такой подлец, как я… Д е в у ш к и хором шумят. Сольвейг (почти огорченно): Ребята, ну что это такое, ну!.. Анна (азартно): Сумеет, сумеет! С о л ь в е й г хохочет. Все тоже смеются. Эрос: Ну, как знаете… (пожимает плечами, берет гитару. Все затихает). Э р о с берет первые аккорды – и поет вдаль-устремленно, и хоть чуть изнеженно, но со странною, нежною тоской. Эрос:
Вы стояли в театре, В углу, За кулисами, А за вами, словами звеня, Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами Потихоньку Руга-али меня. Кто-то злобно шипел: «Молодой, Да удаленький! Вот кто за нос умеет водить». И тогда вы сказали: «Послушайте, маленький, Можно мне вас Тихо-онько Любить…»
Отдыхая, он на миг кладет руку поверх грифа. Н а д я, все время наблюдавшая его с чудным участием, невольно кладет свою руку поверх его. Тот, как вздрогнув, ловит ее взгляд – и теперь поет только для нее, не отводя взора, лучась редким обаянием – та не в силах отвести глаз, как зачарованная.
Эрос:
Вот окончен концерт... Помню степь Белоснежную, На вокзале ваш мягкий поклон. В этот вечер вы были особенно нежною, Как лампадка У ста-арых икон. А потом города, Степь, дороги, Проталинки… Я забыл то, чего не хотел бы забыть, И осталась лишь фраза: «Послушайте, маленький, Можно мне вас Тихо-онько Любить…»
Все хлопают. Н а д я берет руку Э р о с а и в порыве слезной нежности несет к своему лбу. Все смотрят на нее с недоумением. Анна (коротко ударив в ладоши): Придумала! (Вскакивает с места). Давайте сделаем так, будто у нас две парочки! – вот, смотрите… Сольвейг (оторопело): Аня, господь с тобой, что за идеи… Анна: Я итальянка, милая моя, а не какая-нибудь русская Аня! Вот смотрите (выходит вперед), с одной стороны у нас будет… Эрос (поспешно и насмешливо встает и раскланивается, чтобы снова сесть): Господин артист. Анна: Да, господин артист и Надя (соединяет их руки). Э р о с смотрит лукаво на новую спутницу, Н а д я медленно и неудержимо расцветает и краснеет, отводит глаза. Анна: А с другой стороны – аристократ и донна Анна! Андрей Дмитриевич, будешь моим кавалером? Аристократ (сановно): Всенепременно (крутит ус). Фридерика (тонко щурясь, кокетливо): Ох-ох-ох, вы посмотрите…А если у меня тоже, так сказать, есть намерения? (Щурится в сторону Аристократа). Сольвейг: Ну-ну, вы еще подеритесь! (Смеется по-детски простодушно). Бог мой, зачем все это? Анна: А как же, интересно! Андрей Дмитриевич? (Протягивает руку. Тот встает). Под плавного Генделя общество вельможными шагами попарно покидает собрание – Н а д я идет со своим кавалером как по шаткому мостику. Ф р и д е р и к а замыкает шествие, обмахиваясь веером. С о л ь в е й г одна выбегает прежде всех, не соблюдая ранга.
Акт 4.
Вергилий: В них проснулось влечение. Теперь дело пойдет скоро. Им покажется, что ничего нет дороже их драгоценных пустячных забот и их драгоценного личика. Вот в чем беда: они не смогут теперь часто бывать одни. У них не останется времени думать. Когда дьявол решил лишить человека покоя – он выдумал зеркало. (Достает зеркало из-за пазухи). Легкие, стремительные, кокетливые завитки моцартовской увертюры. Вбегают А н н а и Н а д я. Анна: Вот, садись. (Вытряхивает из сумочки всевсяческую косметику, открывает пудреницу, разглаживает Наде кожу на лице – движения ее уверенны и проворны). Надя: Честное слово, Аня, может быть… Анна: Молчи! (Быстро пудрит ее). Будешь у меня конфеткой. (Отступив на шаг и оглядывая дело рук своих, причмокивает от удовольствия). Сахарная девочка! губки, губки… Надя: Аня, Аня, подожди… Анна (грубовато): Цыц! партия знает, что делает… На вот, любуйся (сует ей зеркальце и в это время докрашивает губы). Надя (с дрожащей улыбкой): Аня?.. Аня?.. Анна (встав у нее за спиной и тоже с любопытством глядясь в зеркало): Ну? Надя: Мне кажется, я похожа на… (хочет то ли засмеяться, то ли заплакать). Анна: Ты! Да ты вообще золото, ух ты, ненаглядная моя, так сейчас всю и затискаю… (обнимает ее со спины) Надя: Нет, правда, Аня… (оборачиваясь к ней, затаенно) Я правда… (стыдливо) хороша? Анна (уперев кулак в бок, уверенно) Ну, ещё бы. Куколка, просто куколка, тебе говорят. Смотрят друг на друга – А н н а растягивается в безудержной улыбке. (громко) Ну все, мне поря – чао! (убегает, посылая воздушный поцелуй). Н а д я остается перед зеркалом, робко трогая кожу руками. Встает и идет, как машинально, говорит почти в забытьи. Надя: Я хороша, я хороша… (повторяет по слогам легковесное звонкое слово, играя как мячиком) Ку-кол-ка, ку-кол-ка… (Рассмеявшись и ударив каблучком – тут же краснеет и закусывает губу) Фу, какая глупость! (Убегает).
Акт 5.
Яркий свет. Вергилий: Смейтесь, пойте, скрипки! Звените, литавры! Мы будем веселиться сегодня, мы все позабудем для нашего шампанского и мороженого, для наших вальсов и блестящего паркета! Ликуйте, гремите, музыканты! Мы продадим три поместных деревеньки, но у нас будут самые роскошные бальные платья! Наш дом сияет огнями и бокалы будут звенеть всю ночь напролет, пусть голодное отребье мерзнет у входа, пусть девочка сапожника смотрит, зачарованная, на наши окна, но мы будем веселиться, шумите, скрипки! Звонкотрубный, великолепный Гайдн. П а р ы выходят с двух сторон неспешным, надменным шагом. Э р о с одет эффектно, пожалуй, слишком вызывающе для благородной залы; Н а д я, как и была, неброско; она испугана. Другая пара хранит облик позапрошлого века: А р и с т о к р а т чопорен до невозможности. Пары сходятся. А н н а и А р и с т о к р а т: глубокий, почти насмешливый поклон. Н а д я: робкий книксен. Аристократ: Добрый вечер, любезные. Позвольте вас спросить: вы всегда так тщательно выбираете свои наряды? Эрос (вскинув брови, засовывая руку в брючный карман): Добрый вечер, драгоценные. Позвольте-ка вас спросить: вы ещё не задохнулись там в ваших воротничках? Аристократ (веселясь): А вы, простите, кушаете, по всей видимости, лаптем-с? (Кланяется, как шарнирный болванчик). Эрос (веселясь): Да, простите, а вы, по всей видимости, родились в галстуке и стрижете его, как ногти, а иногда обгрызаете. Несварения желудка у вас от этого не бывает? (Кланяется так же). Аристократ (высокомерно): Ну я бы помолчал, что касается вашего галстука – до свидания, милый мой. Эрос: Всего хорошего. Расходятся. Аристократ (вполголоса): Несносные, вызывающие люди! Анна (фыркая): Ну, еще бы! Эрос: Ах ты, старая чванливая калоша!
Акт 6.
Вергилий: Между тем кто-то должен быть беден. Четырнадцатилетние девушки будут двенадцать часов толкать вагонетку в угольных шахтах. А после они пойдут в пивную со своим милым – после целого дня в шахте вам не захочется Шопена! Образованные дамочки на это зажимают носик и говорят о «грубости низшего сословия». Но они тоже правы: в пивной девушки становятся девками, и никто не знает, чтобы когда было иначе. Приглушенный свет. Выходят Ф р и д е р и к а и С о л ь в е й г. Обе идут медленно и задумчиво, С о л ь в е й г обрывает лепестки у цветка. Ф р и д е р и к а садится за инструмент и берет аккорды в рассеянности, затем начинает играть прелюдию Шопена. Сольвейг (вертя оставшийся стебелек в руках, за чайным столиком): Ты знаешь, Фридерика, мне очень, очень грустно. Я не знаю, почему мне так грустно. Ф р и д е р и к а играет. Сольвейг (жалобно): Я не знаю, Фридерика! Раньше все было так хорошо, так славно, а теперь – вот уж будто что-то не то… Тебе ли не кажется? Ф р и д е р и к а играет. Сольвейг: А помнишь, подружка, как мы с тобой играли? А теперь вот даже… Прелюдия пронизывает воздух грустью. Сольвейг (оживляясь, открывает книгу): Слушай, Фридерика… хочешь, я тебе почитаю сказку? Вот слушай: Ганс Христиан Андерсен, «Девочка со спичками».
«Как холодно было в этот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году - канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая. Правда, из дому она вышла обутая, но много ли было проку в огромных старых туфлях? Туфли эти прежде носила ее мать - вот какие они были большие,- и девочка потеряла их сегодня, когда бросилась бежать через дорогу, испугавшись двух карет, которые мчались во весь опор. Одной туфли она так и не нашла, другую утащил какой-то мальчишка, заявив, что из нее выйдет отличная люлька для его будущих ребят. Вот девочка и брела теперь босиком, и ножки ее покраснели и посинели от холода. В кармане ее старенького передника лежало несколько пачек серных спичек, и одну пачку она держала в руке. За весь этот день она не продала ни одной спички, и ей не подали ни гроша. Она брела голодная и продрогшая и так измучилась, бедняжка! Снежинки садились на ее длинные белокурые локоны, красиво рассыпавшиеся по плечам, но она, право же, и не подозревала о том, что они красивы. Изо всех окон лился свет, на улице вкусно пахло жареным гусем - ведь был канун Нового года. Вот о чем она думала! Наконец девочка нашла уголок за выступом дома. Тут она села и съежилась, поджав под себя ножки. Но ей стало еще холоднее, а вернуться домой она не смела: ей ведь не удалось продать ни одной спички, она не выручила ни гроша, а она знала, что за это отец прибьет ее; к тому же, думала она, дома тоже холодно; они живут на чердаке, где гуляет ветер, хотя самые большие щели в стенах и заткнуты соломой и тряпками…» Ф р и д е р и к а, уже и раньше оглядывавшаяся, оборачивается к ней вся и слушает внимательно. Сольвейг: «…Ручонки ее совсем закоченели. Ах, как бы их согрел огонек маленькой спички! Если бы только она посмела вытащить спичку, чиркнуть ею о стену и погреть пальцы! Девочка робко вытянула одну спичку и... чирк! Как спичка вспыхнула, как ярко она загорелась! Девочка прикрыла ее рукой, и спичка стала гореть ровным светлым пламенем, точно крохотная свечечка. Удивительная свечка! Девочке почудилось, будто она сидит перед большой железной печью с блестящими медными шариками и заслонками. Как славно пылает в ней огонь, каким теплом от него веет! Но что это? Девочка протянула ноги к огню, чтобы погреть их, - и вдруг... пламя погасло, печка исчезла, а в руке у девочки осталась обгорелая спичка. Она чиркнула еще одной спичкой, спичка загорелась, засветилась, и когда ее отблеск упал на стену, стена стала прозрачной, как кисея. Девочка увидела перед собой комнату, а в ней стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором; на столе, распространяя чудесный аромат, стояло блюдо с жареным гусем, начиненным черносливом и яблоками! И всего чудеснее было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был, с вилкой и ножом в спине, вперевалку заковылял по полу. Он шел прямо к бедной девочке, но... спичка погасла, и перед бедняжкой снова встала непроницаемая, холодная, сырая стена. Девочка зажгла еще одну спичку. Теперь она сидела перед роскошной рождественской елкой. Эта елка была гораздо выше и наряднее той, которую девочка увидела в сочельник, подойдя к дому одного богатого купца и заглянув в окно. Тысячи свечей горели на ее зеленых ветках, а разноцветные картинки, какими украшают витрины магазинов, смотрели на девочку. Малютка протянула к ним руки, но... спичка погасла. Огоньки стали уходить все выше и выше и вскоре превратились в ясные звездочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собой длинный огненный след. "Кто-то умер", - подумала девочка, потому что ее недавно умершая старая бабушка, которая одна во всем мире любила ее, не раз говорила ей: "Когда падет звездочка, чья-то душа отлетает к богу". Девочка снова чиркнула о стену спичкой и, когда все вокруг осветилось, увидела в этом сиянии свою старенькую бабушку, такую тихую и просветленную, такую добрую и ласковую. - Бабушка, - воскликнула девочка, - возьми, возьми меня к себе! Я знаю, что ты уйдешь, когда погаснет спичка, исчезнешь, как теплая печка, как вкусный жареный гусь и чудесная большая елка! И она торопливо чиркнула всеми спичками, оставшимися в пачке, - вот как ей хотелось удержать бабушку! И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем. Бабушка при жизни никогда не была такой красивой, такой величавой. Она взяла девочку на руки, и, озаренные светом и радостью, обе они вознеслись высоко-высоко - туда, где нет ни голода, ни холода, ни страха, - они вознеслись к богу. Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах - улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку. - Девочка хотела погреться, - говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты ...» (не в силах больше сдерживать слез, закрывает лицо руками). Ф р и д е р и к а вскакивает и бежит к ней, смятенно шепчет что-то, глупые, детские, нежные слова, берет ее руки и гладит, обнимает и гладит по волосам. Обе затихают. А н н а появляется на сцене и бойко идет мимо. Сольвейг (вскинув голову): Аня! Та останавливается. Сольвейг (удивительно задушевно): Аннушка, помолись за нас всех, хорошо? Пауза. Анна (изумленно ведет плечами): Хорошо. Сольвейг (расцветает): Ну, вот и чудесно. Подружки встают, Ф р и д е р и к а возвращается к инструменту, С о л ь в е й г подходит к А н н е и доверительно берет ее ладони. Сольвейг: Ну вот – ты честно-честно обещаешь? Анна (улыбается, умиляясь; пародийно вытягивает губки): Да, милый ребенок. Сольвейг: Ну, вот и замечательно! (отпускает ее руку, медленно идет прочь с ещё хранимой светлой улыбкой) Только бы все было хорошо. Только бы все было хорошо… Свет гаснет вовсе. А н н а зажигает свечи в подсвечнике, расправляет молельную подушечку на полу, опускается на колени. Закрывает глаза, открывает их вновь и поет «Ave Maria» - невидимая Ф р и д е р и к а аккомпанирует ей. На последние слова молитвы В е р г и л и й медленно поднимается на сцену. А н н а встает, отряхивает подушечку, торопливо уходит. Вергилий:
Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок, (С гневным, горящим нажимом) И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам,- плакал ребенок О том, что никто не придет назад.
|
|
| |
alinakim | Дата: Пятница, 15.07.2011, 00:15 | Сообщение # 2 |
Отличник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Акт 7.
Сумрачный свет загорается. Вергилий: Между тем Средневековье настало. Славное, веселое время! Ради смеха тогда очень многие ели из одной посуды с собаками. Честному народу периодически устраивались факелы – вот была потеха для всего города! В 1600-м они сожгли Джордано. Та площадь называлась площадь Цветов… Тяжелый, густой орган вдали. Появляется вприпрыжку Э р о с, за ним А н н а. Эрос: Хо-хо, я феодал! (Падает на стул и с шельмовской радостью потирает руки) Я феодал! Анна (с презрительным прищуром): Давай-ка мы тебя принарядим. (Напяливает ему рыцарский берет). Снимай пиджак (дает ему вместо пиджака стеганый жилет средневекового покроя, обкладывает вокруг плеч рыцарскую мантилью, надевает золотой медальон на шею). Эрос: Хо-хо, хо-хо… А что, Анна (дерзко задирает к ней подбородок), я принц? Анна (надменно): Ты сумасшедший. Эрос (оглушительно хлопая в ладоши и растирая их с той же звериной радостью): Хо-хо, я сумасшедший принц! (Качается на стуле и горланит) И каждый ехал на осле, и каждый ехал на осле… Анна: Возьми свой картонный меч, дурачок (дает ему большой картонный меч, уходит). Эрос (взяв меч и дирижируя им, продолжает горланить и раскачиваться): И каждый ехал на осле, и каждый ехал на осле… (сжимает губы и угрюмо стискивает меч между колен). Из глубины сцены появляется Н а д я, жалкая и трогательная в своем макияже. Надя: Мой принц, Как поживали вы все эти дни? Эрос: Благодарю вас: чудно, чудно, чудно. Надя: Принц, у меня от вас подарки есть; Я вам давно их возвратить хотела; Примите их, я вас прошу. Эрос: Я? Нет. Я не дарил вам ничего. Надя: Нет, принц мой, вы дарили; и слова, Дышавшие так сладко, что вдвойне Был ценен дар – их аромат исчез. Возьмите же; подарок нам не мил, Когда разлюбит тот, кто подарил. Вот, принц. Эрос: Ха-ха! Вы – порядочная девушка? Надя: Мой принц? Эрос: Вы красивы? Надя: Что Ваше Высочество хочет этим сказать? Эрос: То, что если вы порядочная девушка, да еще и красивы, вашей порядочности нельзя допускать собеседований с вашей красотой. Надя: Почему, мой принц? Эрос: Потому что красота скорее обратит порядочность в шлюху, чем порядочность сделает из той что-нибудь достойное. Я тебя любил когда-то. Надя: Да, мой принц, и я имела право в это верить. Эрос (цинично возвышает голос): Напрасно ты мне верила: сколько ни прививай к тебе порядочность, старое все равно вылезет наружу. Я не любил тебя. Надя: Тем больше я была обманута. Эрос: Иди в монастырь – к чему плодить грешников? Сам я скорее честен, и все же мог бы обвинить себя в таких вещах, что лучше бы не родила меня на свет мать родная: я горд, заносчив и эгоистичен, как павлин; у меня не хватает мыслей представить всю ту дрянь, которую я мог бы совершить. Все мы отпетые плуты; никому из нас не верь. Иди в монастырь. Где ваш отец? Надя: Дома, принц. Эрос: Пусть за ним запирают двери, чтобы он разыгрывал дурака только у себя. Прощайте. (Встает и медленно, как в раздумье, идет прочь). Надя: Боженька, помоги ему… Эрос: Если ты выйдешь замуж, вот какое проклятье я тебе дам в приданое: будь ты чиста, как снег, о тебе все равно будут чесать языки. Уходи в монастырь; прощай. Или, если уж непременно хочешь замуж, выходи замуж за дурака, потому что умные люди хорошо знают, каких идиотов вы из них делаете. Прощай. Н а д я складывает руки на груди и горько закусывает губу. Эрос (оборачивается вновь, идет к ней, яростно): Слышал я и про ваше малевание, вполне достаточно; бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете и щебечете, и даете прозвища божьим созданиям, и хотите, чтобы ваше беспутство принимали за невинность. (Страшно) В монастырь! (Ухватив меч за лезвие, замахивается на нее рукояткой; Надя, всхлипнув, съеживается) В монастырь! (Идет к ней, она убегает, как побитая собачонка, Эрос возвращается на свое место. Сидит с бесконечно кривым лицом). Какая кислятина, бог мой… Вот уж правда: легче вены вскрыть. (Достает ножик, начинает играть им) Вот прав был старина Гамлет: одним разом: чик! – и готово. (Мысль начинает забавлять его: он закатывает рукав и заставляет лезвие пробегать над венами вверх и вниз) Чик – и готово. Чик – и готово… Медленно выходит А н н а в черной шали. Смотрит на него и усмехается. Анна: Что, тряпка? Эрос (бесконечно жалобно): Друг мой, мне скучно!.. Анна: Возьми себя в руки, и чем резать себе вены, пойдем лучше прирежем старого Дункана. Эрос (брезгливо): Что такое? Дункана? На кой он мне сдался? Анна (выходит перед ним и пристально смотрит в глаза): Нет, я говорю тебе серьезно. Долгая пауза. Эрос (оторопело): Господь с тобой, Анна, что за мысли, не собираюсь я никого резать… Анна (надменнейше): Ты, феодал! Какие земли у тебя во владении? Эрос (в сторону, кисло): Гламис. Анна (страшным, тихим, манящим голосом): И К авдор. Э р о с вновь смотрит ей в глаза – жуть повисает в воздухе. Анна: А будет - вся Англия. Пауза. Быстрые пальцы бегут по мануалу органа. Эрос (шепотом): Иди ко мне. А н н а медленно близится и заходит ему за спину. Гигантские, жуткие аккорды вздымаются в темный купол. Эрос: Хо-хо! (Запрокинувшись назад, хватает ее в грубой ласке, дышит сладострастно, тяжко). Ну что, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира! (Резко встает) Лишь сыновей рожай мне! (Быстро идет прочь, лаская пальцами лезвие меча). Анна (спеша за ним): Лезвие потом оботри!
Акт 8.
Вергилий: Войска собираются на войну. Убивают теперь конвейерным способом. Еще пока есть утешение: мундиры их, согласитесь, очень красивы. Мальчики любят военные игрушки. Офицер сотворит любую подлость за свои блестящие железки, которые он называет орденами и званиями. Вот их сапоги! Я остаюсь: я должен наблюдать. Грохот сапог и барабаны. Стремительно выходит А р и с т о к р а т в военном мундире, за ним семенит Ф р и д е р и к а. Аристократ: Нет, каков наглец! Каков нахал! Мне дерзить! Мальчишка! (Взволнованно ходит взад-вперед). Ф р и д е р и к а раскладывает на столе бумаги. Аристократ (отрывисто): Десятый полк уже погрузился? Фридерика (тонким голосом): Нет еще. Ваша Светлость? Аристократ (себе, сквозь зубы): Да чтэ такое, да чтэ такое… Фридерика: Ваша Светлость? Аристократ: Да. Фридерика: Местное население жалуется: расквартированные солдаты – они… (краснеет). Аристократ (требовательно): Что-такое-говори! Фридерика: Они – другими словами, они бесчестят девушек, Ваша Светлость. Аристократ (застывает ненадолго, изумленно и надменно): Милая моя! Пора бы уж привыкнуть, а не алеть, как маков цвет. Солдат – он и есть солдат. А что до этих девок… Фридерика: Девушек. Аристократ (распаляясь): Нет, вы видали? (Кричит) Какое их собачье дело, кто там с кем валяется! У меня в батальоне солдат зубами держал знамя, зу-ба-ми! ему руки оторвало… (Задыхается) А их, видите ли… П о с е л я н к а пугливо пытается пробежать мимо с корзинкой. Аристократ (заметив): Стой! (зловеще) Это значит, тебя здесь бесчестят? Пауза. Надя (обмерев и теребя передник, лепечет): Господин капитан, господин капитан… Аристократ: Молчать, дура! Я командующий армией, чтоб тебе было известно! Пошла вон, девка! (Надя отступает, улыбась заискивающе и слезно, убегает. Ей в спину, хлестко) Девка! Вергилий: Спаситель сказал: проститутки быстрее войдут в рай, чем вы, порядочные люди с вашей нарумяненной добродетелью. Аристократ (взрывается): Па-пра-шу меня не учить! (Безумными шагами идет к Вергилию напрямик, хватает его за грудки) Ты кто такой?! Ты что делаешь в штабном расположении?! Пауза. В е р г и л и й идет прочь, не говоря ни слова. А р и с т о к р а т шагает взад-вперед. Аристократ (холодно): «Приказ» Ф р и д е р и к а торопливо обмакивает перо. Аристократ (впечатывает с наслаждением каждый шаг): «Ввиду имеющего место быть морального разложения армии, а также в силу необходимости военного времени приказываю: все женское население в возрасте от… (думает) четырнадцати до двадцати лет направить на ткацкие мануфактуры с целью обеспечения нужд действующей армии. Рабочий день определить пятнадцатью часами. Действителен со дня опубликования. Точка». Пишите, душенька, пишите Ф р и д е р и к а торопливо дописывает. А р и с т о к р а т ходит, лицо его просветляется. Аристократ (крещендо): Всех их туда, всех их туда. (С нажимом) всех их туда, пока руки не онемеют. Нет, каково придумано! Ф р и д е р и к а протягивает ему перо. А р и с т о к р а т расплывается в широчайшей улыбке; склонившись, подмахивает подпись. Выпрямляется, гвардейски крутит ус. Аристократ (глянув на Фридерику, хлопает с размаху ладонью по столику, кричит радостно): Вот увидите, милочка, в учебники истории войдет! (Поспешно уходит; секретарь, собирая бумаги, бежит за ним, вдали – затихающие солдатские крики).
Акт 9.
В е р г и л и й поднимается на сцену. Сольвейг (появившаяся в глубине сцены, робко): Милый друг! В е р г и л и й застывает. Сольвейг (подходит чуть ближе, тревожно и доверчиво): Милый друг, я тебя не знаю, но мне совсем больше не с кем говорить! (Делает еще порывистый шаг к нему и боится идти дальше, молчит). Пауза. Сольвейг (почти слезно): Милый, милый друг, мне очень холодно. Я не знаю, что со мной творится, но никто не слышит меня, и мне очень, очень холодно! Ты понимаешь меня? В е р г и л и й медленно кивает. С о л ь в е й г делает еще шажок. Сольвейг: Ты поэт? (улыбаясь) Ты… ты помнишь Блока? Вергилий: У Блока много стихов. Сольвейг: Да – ты помнишь… ты помнишь вот это?.. Пауза. Сольвейг (читает с нежным, ранящим выражением):
Милый друг, и в этом тихом доме Лихорадка бьет меня. Не найти мне места в тихом доме Возле мирного огня!
В е р г и л и й, обернувшийся, с бесконечной жалостью берет ее руку. Внезапный и жуткий вой альта. С о л ь в е й г, отпрянув в испуге бежит в дальнее кресло и, забравшись с ногами, как ребенок, следит за выходящими. Голос (низкий и околдованный):
Голоса поют, взвывает вьюга,
Д в о е выходят в черных покрывалах, очками слепцов закрыты их глаза. О Н А (А н н а) бежит вперед и опускается на колено, завернувшись в мантилью, следя за Н И М - О Н (Э р о с) идет вперед ровным шагом и читает мертвенно, но в очаровании иной, жуткой властью.
ОН:
Страшен мне уют... Даже за плечом твоим, подруга, Чьи-то очи стерегут!
Теперь О Н падает на колено - Т А, напротив, поднимается и медленно шествует к нему - Т О Т читает с нарастающим страшным рокотом в голосе.
За твоими тихими плечами Слышу трепет крыл...
О Н А приблизилась и покрыла его плечи мантильей. ОН (выпрямляется, безумно):
Бьет в меня светящими очами Ангел бури – Азраил!
Удар колокола и холодные завывания альта. ОНА (отступая): Хорошо. Читай мне еще. Я люблю такого Блока. О Н кивает, заставляя скрипки умолкнуть. Молчание. О Н занимает место в кресле – движения полны демонического величия. «Остров мертвых», тихий еще, всплывает вдали. О Н читает, раскачиваясь мерно – глаз его, стянутых ворожбой, не видно, и вновь в мертвенном и очарованном голосе растет страшный рокот. О Н А ходит, ступая за его креслом, по-пантерьи, на носках, неслышно и верно. ОН:
По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины, И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный, Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна.
И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине!
«Остров мертвых» торжествует. ОН (снимая очки – глаза горят тигриной опьяненностью): Давайте пить! (Хлопает в ладоши) Все падает во мрак на короткое мгновение. Топот ног. Древний алтарь жарко вспыхивает, но теперь свет его багров и неровен. Эрос: Ха-ха! (Склонившись, режет хлеб и колбасу, приплясывает под растущего и жуткого Стравинского. Хлопает вновь в ладоши и гигантскими прыжками скачет вокруг стола, мантия его развевается. С кавказским веселым акцентом) Выпалним абизательства партии, таварыщи! Нарежымся в стельку! (Хлопнувшись на свое место, ухарски разливает пиво. Горланит)
Не пей вина, Гертруда, Пьянство не красит дам! Нажрешься в хлам, и станет противно Соратникам и друзьям…
Эй вы, там! Музыку давайте! Эй ты, девка! (ловит пробегающую Надю за талию, указывает ей другой стул). Играй нам. (Надя играет на флейте, Эрос пьет, смачно закусывает и крякает. Хлопнув кружку о стол) Еще музыку! Разнузданные сельские скрипки вторят где-то в углу, мешаясь со Стравинским – жуткий союз! Э р о с длинным ножом управляется с закуской. А-а-а, вот и аристократия к нам пожаловала! Проходи, дрянь, всем место будет! Пей! (Императивно сует ему полную кружку; уже чуть хмелея) За здоровье фюрера! Вергилий: Сольвейг умерла. Эрос (раскачиваясь, напевает): Я простой немецкий малый, я простой немецкий малый… Эй вы, там, девок нам сюда! (Сажает себе на колени Анну) Что вы киснете, балбесы? Петь давайте! (Поет, раскачиваясь)
Раз крыса в погребе жила, Все ела жир да сало! Как доктор Лютер, завела Брюшко и бед не знала…
А р и с т о к р а т подхватывает крепким басом.
Эрос, Аристократ:
Но повар яду ей подлил, И крысе белый свет постыл…
Вергилий (громким голосом): Что вы, не слышали? – Сольвейг умерла! Долгая тишина. Свет. Э р о с смущенно спускает с колен А н н у, все в растерянности. Вергилий (гулко и жестоко раздаются его шаги среди замерших): Кончайте ваши жестокие забавы! Снимайте костюмы! Сольвейг умерла. (Идет к ее креслу – Сольвейг лежит, трогательно положив ладошки под щеку – кажется, она спит только. Вергилий замирает у ее кресла стражем и смотрит на всех прочих. Каждый стыдливо снимает свой костюм, все остаются в обыкновенной одежде). Ф р и д е р и к а задумчиво начинает 4-ю прелюдию Шопена. Эрос (сорвавшись с места): Я знаю! (Подбегает, бросается рядом на колени) Я знаю, я оживлю! (Отнимает ее руку и покрывает поцелуями) Сольвейг, Сольвейг, милая, любимая, проснись, милая… (Бросает ее руку, плачет бурно, горько, тут же, стоя на коленях, утыкаясь лбом в ножку кресла). Долгое молчание. Ф р и д е р и к а играет Шопена. Аристократ (скривившись, как от зубной боли): Господи, да уберите вашего Шопена, слушать тошно! Ф р и д е р и к а замолкает. Тишина. Первые удары вагнеровского «Погребения Зигфрида».
Акт 10.
Х р а н и т е л ь н и ц а величественно поднимается на сцену. Вергилий (громко и беспощадно): Хранительница! Мы не сохранили твоего слова! Мы не уберегли Сольвейг! Х р а н и т е л ь н и ц а близится к нему и встает по другую сторону кресла. Эрос (поднимая к ним лицо): Что нам делать, Хранительница? Хранительница: Ваша воля решать. Аристократ: Мы можем спасти ее? Вся музыка затихает. Хранительница (пожимая плечами): Попробуйте. Я не могу сказать результат. Идет в середину сцены, делает жест – Н а д я приносит ей корзину. Хранительница: Возьмите свечи. Каждый молчаливо подходит к ней и каждому она дает тонкую церковную свечку. Хранительница: Раздайте свечи в зале. Надя: Если их не возьмут? Хранительница: Просто пронесите корзины по рядам. Кто захочет, тот возьмет. Аристократ: Если их никто не возьмет? Хранительница: Это не ваша забота. Н а д я, А р и с т о к р а т, Э р о с, А н н а, Ф р и д е р и к а проносят по рядам корзины со свечами и спичками. Вагнер. Все возвращаются. Хранительница: Только те могут что-то сделать, кто готов стоять до конца. Зажгите свечи и просто желайте ее оживления. Х р а н и т е л ь н и ц а спускается со сцены. Свет гаснет. Звучит литургия Иоанна Златоуста. Долгое, долгое молчание. Анна (поднимается на ноги, хрипло): Я не могу: у меня затекли колени (гасит свою свечу и уходит). Литургия. Эрос: Все бесполезно (гасит свою свечу и уходит). Литургия. Аристократ: Чертова работенка… (гасит свою свечу и уходит). Литургия. Ф р и д е р и к а безмолвно гасит свою свечу и уходит. Литургия затихает уже. Надя (коленопреклоненная, быстрым летящим бессвязным шепотом – ее огонек трепещет пойманной бабочкой): Девушка, встань, встань, девушка…Милая, милая, проснись, разбудись, миленькая…(с подступающими слезами) Бог мой, боже, боже, боженька… Вергилий (он стоит рядом): Ты знаешь, что значит «тáлита кýми»? Надя: Нет. На каком это языке? Вергилий: На древнееврейском. Это значит то, что ты сейчас говорила: встань, девушка. Надя (потерянно): На древнееврейском? Вергилий: Две тысячи лет назад их говорил Тот, Кто жил в Палестине, и они помогали тогда. Но нужно, чтобы человек сказал их. Скажи ты. Надя (робко): Талита куми… Ой! (ее огонек, неосторожно обереженный, гаснет. Совершенная тьма) Ну вот… (всхлипнув, убегает). Вергилий (тихо, себе): Как же так? (Приблизившись вплотную к Сольвейг, хрипло) Талита куми. Талита куми. Сольвейг! Талита куми!!! Ничего не происходит. Вергилий (страшно, задушенно): Нет… Нет! (Совершив усилие над собой, бросается на колени перед креслом. Кричит, сотрясаясь всем телом) ТАЛИТА КУМИ!!! Ничего. Вергилий: Боже, какой я дурак. (срывает маску, хочет отшвырнуть, но, передумав, тихо кладет ее к ногам девушки). Прости меня, Сольвейг… Ложится у подножия кресла, затихает. Все погружается во тьму. Яркий свет. Сольвейг (еще не открывая глаз): Кто звал меня? (открыв глаза) Петер! Нежные скрипки григовского «Утра». Петер: Кто звал меня? Сольвейг: Я звала тебя. Петер (открывает глаза): Милая! (она берет его за руку) Как долго я искал тебя! В утлой норвержской избушке, в городской холодной каменной каморке, в залах с блестящим паркетом… Сольвейг: Знаю, знаю, милый! Петер: Солнце восходит… Милая, скажи, почему я проснулся? Сольвейг: Потому что тьма не схватила света. Петер: Если же будет совсем темно? Сольвейг: Свету не бывает препятствий, и любой его лучик разрезает тьму вмиг. Петер (протягивая руку и касаясь знакомых черт): Могу ли я снова потерять тебя? Сольвейг: Да, ты можешь снова забыть обо мне, но этому нет значения, потому что ты всегда останешься моим любимым. (Поднимаются, заключают друг друга в объятия). Здравствуй, Петер! Скрипки торжествуют. Занавес.
|
|
| |
Galaktika | Дата: Пятница, 15.07.2011, 08:51 | Сообщение # 3 |
Подающий надежды
Группа: Администраторы
Сообщений: 281
Статус: Offline
| мр) интересно) а у мена тоже есть, только сказка) потом выложу)
|
|
| |
Galaktika | Дата: Пятница, 15.07.2011, 16:31 | Сообщение # 4 |
Подающий надежды
Группа: Администраторы
Сообщений: 281
Статус: Offline
| Вера в чудеса Вот. только сырое и недоработанное))
|
|
| |
alinakim | Дата: Четверг, 21.07.2011, 00:34 | Сообщение # 5 |
Отличник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Это у тебя собственная инициатива или по заказу "Варианта"? Может, Борисовне и "Талита куми" предложить?
|
|
| |
alinakim | Дата: Четверг, 21.07.2011, 00:36 | Сообщение # 6 |
Отличник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Вообще, и "Вариантцев" хотелось бы видеть на форуме. Поэты и актеры могут и должны сотрудничать! Вот если б еще сами захотели...
|
|
| |
Galaktika | Дата: Четверг, 21.07.2011, 13:59 | Сообщение # 7 |
Подающий надежды
Группа: Администраторы
Сообщений: 281
Статус: Offline
| мечты, мечты)))) А адрес дать недолго. Сказка написана была до моего появления в театре) Борисовна ее не видела
|
|
| |
alinakim | Дата: Четверг, 21.07.2011, 14:02 | Сообщение # 8 |
Отличник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Давай обе напечатаем и принесем
|
|
| |
|